«Ну, я пошла».
Бросаю это полусонной сестре и выхожу из дома, где провела больше времени, чем планировала.
Не хочу опаздывать на последнюю электричку.
Иду быстрым шагом к станции.
«Если что — звони».
Наверное, стоило добавить это, раз она живёт одна. Но не смогла.
Тротуар, погружённый в иной мрак, чем прежде. Останавливаюсь, оглядываюсь.
После поступления в университет сестра иногда звонила, но я отвечала ещё холоднее, чем Мияги.
И сегодня мы почти не говорили.
Поэтому я не знаю, о чём она думает, как жила всё это время и что чувствовала, впуская меня в свой дом.
Смотрю на дорогу, ведущую к её дому.
Фонари освещают путь, но почему-то всё равно темно.
Здания, тротуар — всё кажется чужим.
Заглядываю в сумку на ключницу.
Кота там нет, но мне чудится, будто пёсик Мияги тихо лает, и я поворачиваюсь вперёд.
Что толку сейчас думать о том, что не получилось?
Иду, чтобы успеть на поезд.
Дом сестры остаётся позади, а впереди — тот, где ждёт Мияги.
Скорее бегу, чем иду, торопясь к ней.
Задыхаюсь, на станции пытаюсь отдышаться.
Прохожу турникет, запрыгиваю в последний поезд.
Людей мало.
Не хочу садиться, стою, покачиваясь в такт движению.
В голове всплывает бледное лицо сестры, и я сжимаю юбку.
Комната с выделяющимися книжными полками. Сестра сидит, даже не попытавшись позвонить друзьям.
Одна в пустой квартире.
Не ложится в кровать, просто сидит.
Это напомнило Мияги, которая тоже пыталась делать вид, что не больна, и лишила меня выбора — просто оставить лекарства и еду. А когда я измерила ей температуру, термометр показал 39, и уйти стало ещё сложнее.
В таких случаях можно позвать друзей.
Но я сама никогда не стала бы беспокоить их из-за недомогания. Сестра, которую я помню, поступила бы так же.
Думала, она стала другим человеком, но, видимо, кое-что осталось неизменным.
Наверное, есть и другие вещи, но сейчас мне не хочется это выяснять. Мы просто увиделись после долгой разлуки. Не больше.
Нет такого волшебства, чтобы вмиг разрушить родительское проклятие.
Я знаю: тыквы не превращаются в кареты, а мыши — в лошадей.
Но знаю и то, что люди могут меняться и без магии. То, что не изменится за два-три часа, возможно, преобразится за два-три года. Мы не сможем вернуться к тому, что было, но, может, станем новыми версиями себя.
Проблема в том, что для этого нужны усилия. А я, уже взрослая, не готова их прилагать. Понимаю, что сестра не виновата, но разум и чувства несовместимы.
— Сестра, а…
В детстве между нами не было большой разницы.
Всё, что могла она, могла и я.
Поэтому я следовала за ней.
Мы не были как солнце и луна — полные противоположности. Скорее, как луна и звезда — очень похожие.
Но лишь похожие, не равные. Я ошибочно думала, что смогу всё, что и она. С годами мой список «не могу» рос, и я поняла: звезда и луна — разные.
Разочарование и горечь.
Сожаление и раскаяние.
Одни лишь тяжёлые чувства. Вздыхаю.
«Лучше бы не приходила».
Нет, так не думаю, но и позитива нет.
Покачиваясь в вагоне, я всё больше хотела быть с Мияги: смотреть кино, болтать о ерунде. Даже глядя на страдающую сестру в почти пустой квартире, я не могла перестать думать о Мияги.
Бессердечная и холодная я.
Тошнит от осознания, что мне не хватает сочувствия к больной.
Рассеянно смотрю на дверь.
Открывается, закрывается.
Снова и снова. Наконец выхожу после долгой дороги.
Выхожу из станции, иду по освещённому тротуару к дому, где должна быть.
Город, как и положено ночью, подчёркивает звуки.
Шаги громче обычного, растворяются в темноте.
Надо мной сияет луна — часть моего имени, которую забрала Мияги. Если бы было светлее, могла бы разглядеть на тротуаре листок — ещё одну свою часть. Но сейчас не вижу ни луны, ни листка. Смотрю только вперёд, иду.
К дому.
Быстрее, быстрее.
К Мияги.
На груди качается четырёхлистный клевер.
Сегодня дом почему-то далеко.
Минуты кажутся вдвое длиннее.
Разрезаю ночь, будто остановившуюся во времени, ритмично двигаю ногами, руками.
Добираюсь, поднимаюсь на третий этаж.
Перед дверью достаю ключницу Мияги.
«Я здесь», — обращаюсь к аккуратно сидящему пёсику, открываю.
«Я дома».
Закрываю дверь, снимаю обувь.
Иду в общую зону, открываю дверь.
Светло.
Горит свет.
Но Мияги нет.
Она не оставляет свет включённым, но на стуле никого, на кухне — тоже.
Делаю шаг, ещё — и сразу замираю.
«…Что?»
На полу — свёрток.
Завёрнутый в плед — это же…
Не может быть никто, кроме Мияги.
Скорее всего, она… упала?
«Мияги?!»
Не понимаю, почему она лежит здесь.
И почему прямо перед моей комнатой.
Ничего не понимаю, но бросаюсь к ней.
«Мияги!»
Швыряю сумку, стаскиваю плед.
Глаза закрыты, не открываются.
Уже собираюсь потрясти её, но останавливаюсь.
Раз не знаю причину, лучше не двигать.
«Мияги! Мияги!»
Легонько хлопаю по щеке, слышу слабый стон — сердце прыгает. Рада, что она в сознании, но раз оно не ясное, сердце колотится.
«Мияги, ты в порядке? Узнаёшь меня?»
Спрашиваю громче, чем положено ночью, веки Мияги дёргаются.
«…Сэн-дай… сан?»
Хриплый голос, глаза медленно фокусируются на мне.
«Всё хорошо? Не ударялась головой? Если что-то болит, скажи».
Вопросы толпятся в голове, слова путаются.
Но не могу молчать, выпаливаю первое, что приходит.
«Тело… болит».
Мияги бормочет, я хватаю её за плечи.
«Где именно? Вызвать скорую?»
«Скорую?»
«Да. Тебе же плохо?»
Иначе бы не лежала тут.
Не знаю, как давно ей плохо. Может, когда я уходила, она уже страдала, и поэтому… Сердце стучит оглушительно.
Сжимаю её плечи.
Слышу «больно», спрашиваю: «Где?»
«Плечо… Руки… убери».
Получаю шлепок по руке, отпускаю.
«Я просто спала».
Голос сухой, как чёрствый хлеб.
«Спала? Здесь? А не упала?»
«Правда просто спала. Всё в порядке».
Мияги приподнимается.
Наши взгляды встречаются.
Её рука тянется ко мне, но она резко прячет её в плед. Мне становится интересно, хватаю за запястье. Слегка тяну — из пледа выпадает ключница.
«С возвращением».
Прежде чем я открываю рот, слышу недовольный голос Мияги. Но я ещё не сказала главное.
«Я дома, Мияги. Прости, что задержалась».
Мягко.
Дотрагиваюсь до серёжки-плюмерии на её ухе.