Том 1 - Глава 86.5: Интерлюдия: Комната, где есть Мияги

Я проснулась — её нет. Это было ожидаемо.

И всё же я не могу не думать:
Мияги нет.

Я спала поверхностно, как будто плавала на мелководье, и не собираюсь ныть, что осталась одна, или мечтать, чтобы она вернулась до того, как я открою глаза. Но я разочарована.

Сажусь на кровати и смотрю на стол.

Там стоит недоеденный йогурт — неоспоримое доказательство, что Мияги точно была в этой комнате.

Уходя, она должна была хотя бы окликнуть меня, даже если я спала.

Если ей это не нравится — хотя бы записку оставить.

Мияги не способна на такие очевидные вещи. Она не из тех, кто приходит навещать больную, и всё же пришла, как обычный человек. Значит, должна была вести себя как обычный человек. Мияги всегда немного не в себе.

Я отрываю охлаждающий пластырь со лба и крепко сжимаю его в кулаке.

Он уже не холодный.

Похож на сегодняшнюю Мияги — чуть-чуть добрую.

Залезаю обратно под одеяло и кашляю: «Кхе».

Пластырь, который принесла Мияги, словно отматывает время назад. Медленно закрываю глаза — и снова становлюсь той собой, которая ещё до прихода Мияги жалела, что прогуляла школу.

◇◇◇

Скорее бы в школу.

Если бы я пошла — не пришлось бы отвечать на привычное сообщение Мияги: «Простыла, сегодня не в школе, не получится».

Сегодня я не смогла пойти к Мияги домой.

Этот факт наносит приличный урон мне, лежащей под одеялом.

Целый день в доме, где есть мама, — это мучение.

Дышать нечем.

Кажется, что сейчас задохнусь.

Мама не заходит в мою комнату без дела. Даже когда я болею — всё то же самое: сделает минимум необходимого и не приблизится. Я не жду от неё ласкового «Как дела?», но когда видишь её откровенно равнодушное лицо — начинаешь сравнивать себя с сестрой.

Когда сестра болела, мама…

Всё, о чём я раньше не думала, вдруг лезет в голову.

Простуда — штука вредная.

Особенно когда температура уже спадает.

Когда совсем плохо — думать не можешь, лишнего в голову не лезет. Но лекарство подействовало, температура с 38 с лишним упала до 37 с лишним, пик прошёл — и способность думать возвращается. Хорошо бы думать только о хорошем, но когда плохо — мысли сами тянутся вниз. Какой бы сильной я ни была в обычные дни — сейчас настроение падает в бездонное болото.

Людям проще падать, чем подниматься. Я вспоминаю сестру, сравниваю, настроение портится. В голове крутятся вещи, о которых лучше не думать, и становится тошно.

Под одеялом касаюсь кулона, который дала мне Мияги.

Пальцами провожу по цепочке поверх пижамы, ощупываю лунный кулон.

В такие моменты Мияги нужна.

В её комнате не надо думать о семье.

Завтра смогу пойти в школу?

Прикладываю ладонь ко лбу.

Горячо. Беру градусник.

Температура даже чуть поднялась.

Вот что бывает, когда промокаешь под дождём.

Перед летними каникулами Мияги чуть не сняла с меня мокрую форму.

Это стало толчком для моих нехороших чувств к ней.

А сейчас — простуда, прогул школы, нытьё о своей дурацкой жизни и мысли о Мияги.

Прям плохо-плохо.

Переворачиваюсь, крепко зажмуриваюсь.

Не хочу спать и не могу.

Нет сил ни читать, ни учиться.

Даже отвечать на сообщения от Умины и остальных лень.

Но время не идёт.

Я спала и днём, и ночью — и теперь время ползёт слишком медленно. Завтра кажется бесконечно далёким. В этой слишком тихой комнате, где не слышно семьи, легко поверить, что время меня забыло.

Сворачиваюсь калачиком, вытягиваюсь.

Слышу шорох пижамы и одеяла — хоть какое-то доказательство, что время движется.

Хочу больше звуков — прислушиваюсь.

Слышу, как кто-то поднимается по лестнице.

…Мама?

Тело напрягается.

В такое время у мамы не может быть дел до моей комнаты. Но кроме неё по лестнице никто не ходит. Бесит. Стук-стук — звук прекращается, я чувствую чьё-то присутствие за дверью. Но ни стука, ни открывания.

Стараюсь не пропустить ни звука.

Даже собственное дыхание мешает — затаиваю дыхание.

«БАМ!» — звук, какого в этом доме быть не должно, заставляет меня сесть.

Что это?

Жду — ничего.

После громкого звука наступает мёртвая тишина, аж жутко.

Не мама.

Она так в дверь не стучит.

Тогда кто за дверью?

Тихо встаю с кровати и открываю дверь.

«…Почему здесь Мияги?»

Не понимаю, зачем она здесь.

Мияги не ходит ко мне домой.

Она не из таких, и я её не звала.

«Я как раз ухожу».

Холодно бросает она и поворачивается ко мне спиной.

«Эй, подожди. Что вообще происходит?»

«Ничего, не обращай внимания».

Шаг, два, три.

Мияги идёт, не оборачиваясь. Я рефлекторно выскакиваю в коридор и хватаю её за форму.

Как ни крути — это не «ничего». В моём доме человек, которого здесь быть не должно. Для меня это событие. И для неё тоже — она же была у меня всего один раз, и то не как подруга. Поэтому и пытается сбежать, не глядя на меня.

«Какое «не обращай внимания»? Конечно, я обращу внимание. Ты же не просто так пришла ко мне домой».

Что за фигня вообще.

Не понимаю, что происходит, оглядываюсь — и вижу то, чего не было, когда я выходила из комнаты.

«Это что? Ты принесла?»

Указываю на белый пакет, висящий на ручке двери — явно из магазина или супермаркета.

«Это тебе».

«…Спасибо. То есть ты всё-таки пришла меня навестить?»

«Не совсем».

«Но всё же пришла ко мне домой?»

По ситуации понятно, что она пришла с визитом к больной, но Мияги молчит. Просто стоит в коридоре.

«Заходи пока».

Мама почти никогда не поднимается на второй этаж, но если увидит нас здесь — будет морока. Снимаю пакет с ручки, захожу в комнату. Невольно тяну Мияги за форму — она заходит за мной. Закрывает дверь, я отпускаю её.

Вернувшись в свою территорию и отрезав «внешний мир» с мамой за дверью, немного успокаиваюсь — и сразу становится стыдно за внешний вид. Я в пижаме, без макияжа, волосы наверняка растрёпаны. Голос хриплый.

Ставлю белый пакет рядом с кроватью.

Приходить без предупреждения к больной — это тупо. Я не успела привести себя в порядок и впустила её. Хочется переодеться, но Мияги, похоже, всё равно — она разглядывает мою комнату, будто впервые (хотя уже была).

Кстати…

Чуть не вскрикиваю, дыхание замирает.

Я не убрала копилку с пяти-тысячными.

Мияги не знает, что в ней.

Но всё равно кажется, что секрет раскрыт. Чтобы скрыть смущение, говорю:

«Мияги, садись где-нибудь. Сейчас что-нибудь принесу».

«Напитки и еда в пакете».

Заглядываю — да, напитки, еда и даже охлаждающие пластыри на лоб. Не думала, что Мияги способна купить что-то полезное. Я была уверена, что она скажет «не знала, что купить» и принесёт что-нибудь бесполезное.

Мияги, которая думает о других, — это неожиданно.

Но напиток только одна бутылка.

«А тебе?»

«Не надо, спи, у тебя же простуда. Я сразу уйду».

«Сразу — это как?»

«Хоть сейчас».

Ничуть не удивлена. Мы не из тех, кто ходит друг к другу в гости, если кто-то болеет, да и простуда может передаться. Учитывая наше прошлое и будущее — Мияги лучше уйти пораньше.

Но она пришла ко мне, у которой слишком много свободного времени.

Если сейчас выгоню — комната снова останется вне времени.

Сажусь на кровать и смотрю на неё.

«Я уже выспалась и не могу уснуть. Побудь со мной, поболтаем».

«Говорить не о чем».

«Тогда просто посиди молча. Ещё немного».

«Температура?»

Тихо спрашивает Мияги.

«Ещё есть».

«Охлади лоб. Там в пакете».

Она указывает на пакет.

Понятно, что она имеет в виду: сама достань и приклей пластырь.
Если она настолько внимательна, что купила нужное — могла бы и приклеить.

«Приклей ты».

Вчера такие же пластыри лежали за дверью.

В детстве их клеила мама, теперь просто оставляют у комнаты — я их не брала. Те, что лежали в коридоре, исчезали через пару часов, а сегодня их вообще не было.

Но пластырь от Мияги легко попал в мою комнату.

«Сама приклей. Даже с простудой справишься».

Холодный голос — и в груди больно.

Такая Мияги не редкость, но сейчас невыносимо.

Хочется, чтобы она взяла ответственность за то, что принесла пластырь.

Может, я совсем расклеилась из-за простуды.

«К больной можно и помягче».

«У тебя же жар, холодное как раз».

Голос не смягчается.

Мияги с больными такая же, как всегда.

Холодная, будто и не приходила навещать.

«Хоть сегодня послушай меня».

Достаю коробку с пластырями и кидаю стоящей Мияги.

Это не её комната.

Моя комната, где нет пяти тысяч иен.

Мияги не может мне приказывать, а я могу её попросить.

Конечно, она может и отказать.

«Опасно же».

Смотрит на упавшую к ногам коробку и хмурится.

Вчера я, наверное, точно так же смотрела на пластырь в коридоре.

«Приклей. Я же больная».

Мияги не двигается.

Смотрит на коробку, думая о чём-то.

Из-за жара и усталости молчание давит. Я вела себя как ребёнок, требуя приклеить пластырь, и теперь в воздухе неловкость. Пластырь явно плохо влияет на меня. Цепляться за Мияги — это не я. Надо самой приклеить, сбить температуру и вернуться к обычной себе.

Самой приклею.

Хочу сказать — но Мияги поднимает коробку и подходит, и во мне снова просыпается желание цепляться за неё.

«Можешь сесть здесь».

Похлопываю по кровати рядом, но она не садится. Стоит передо мной, хмурится.

«Мияги, сядь уже».

Говорю чуть строже — она неохотно садится рядом и открывает коробку.

«Повернись, приклею».

Достаёт пластырь и говорит чуть мягче. Я послушно поворачиваюсь — наши глаза встречаются, и будто вырезается только эта комната с Мияги, без неуютного дома с мамой, и я улетаю в нужное мне «после уроков».

Не так, как летом, когда Мияги была здесь в прошлый раз. Может, потому что я три дня не была в школе и задыхалась в этом доме, но сейчас, где есть Мияги, — уютно.

Её рука тянется ко мне.

Пальцы почти касаются чёлки — я хватаю её за руку.

Пластырь падает на кровать, я тяну её за руку.

Я поняла, что она хотела: поднять чёлку, чтобы приклеить пластырь.

Но я хочу поцеловать Мияги.

Хочу почувствовать её ещё сильнее, чтобы эта комната стала ещё уютнее. Для этого расстояние должно стать нулевым. Я целую её в губы.

Не холодные и не горячие.

Губы Мияги приятные.

Размыкаю её сомкнутые губы кончиком языка, проникаю внутрь.

Мияги не сопротивляется.

Покорно принимает мой поцелуй.

Может передаться простуда.

Но не могу остановиться.

Ловлю её язык, переплетаюсь. Смешиваемся — тепло течёт вглубь тела, и я чувствую присутствие Мияги. Когда целуешься — кажется ложью, что я была одна в этой комнате. Поэтому хочется ещё.

Сильнее прижимаюсь губами.

Глубже, глубже — Мияги хватает меня за пижаму и медленно отстраняется.

«…Сейчас точно было не время для поцелуя».

Откровенно недовольный голос летит в меня.

«Это ты подошла».

«Это ты меня подтянула. Пластырь уронила, больше ничего не делай. И такой поцелуй противный».

До поцелуя голос был мягче, а теперь холодный.

«Могла бы и помягче сказать. Мне обидно».

Я, больная, не могу быть как обычно. От одной мысли, что мама за дверью — всё тело напрягается, и слова Мияги ранят.

«Не буду. Если не хочешь, чтобы было обидно — больше так не делай».

Пластырь, который я вчера не взяла.

Я уже не ребёнок.

Мияги, которая приходит в комнату, куда я никогда не зову друзей.

Прошлое и настоящее смешались — и в такой день я не хочу, чтобы Мияги, составляющая моё уютное «после уроков», была слишком холодной. Я давно живу в этом доме, делая вид, что мне всё равно, что семья мной не интересуется, но сегодня не могу. Не получается отрезать прошлое. То, что обычно не важно — сегодня важно.

Поэтому хочется, чтобы Мияги была хоть немного добрее.

Хотя бы пока она в этой комнате.